Сегодня для меня творческий организм выглядит как соединение двух вибраций, структурированных третьей. Первые две— это визуальная и звуковая, то есть то, что входит в наше сознание через зрение и слух. Обобщенно - это живопись и музыка. Третья — это слово и мысль, скрепленные идеей. Именно третья и переводит первые две из неосознанно-интуитивного состояния в осознанное. Третья — это проза, переходящая в поэзию, которая в свою очередь дорастает до молитвы и в завершение трансформируется в тишину. Для меня всякое творчество в своем финальном виде заканчивается тишиной, но не просто тишиной, а некоей активной паузой, вобравшей в себя весь опыт задуманного и воплощенного в реальности произведения. Человек, постигающий глубины творческого процесса, эволюционирует из художника в музыканта и, далее, в поэта. Но поэта не привычного всем нам, а в такого, который умеет видеть музыкой и слышать живописью, завершив подобное переживание стихотворными строфами, способными звучать в едином замысле с молчаливым, но не молчащим логосом. Такие выводы мне позволил сделать многолетний опыт творческой жизни, которая, начавшись с изобразительного искусства, плавно переросла в музыку и, реализовав себя, расцвела в литературе. Можно сказать, что в литературу я пришел потенциально готовым мастером. Живописный опыт помогал мне оформить слово в образность, а музыкальный — найти для него приемлемое звучание. Оставалось самое главное – наделить слово ассоциативной образностью и глубиной, что по сути означало только одно: вдохнуть в него жизнь. Помню, что моя душа наотрез отказалась сотрудничать просто с поэтической эмоциональностью, а запросила символическую глубину, выраженную при этом как можно проще, то есть слово должно было быть ёмким и легко идущим на диалог с любым человеком, а это, как вы понимаете, требования к мастеру. И в этом случае я должен был писать так, чтобы не входить в контакт с интеллектуалами, модернистами и разного рода экспериментаторами, стремящимися только к одному – к ублажению своего эго путём удивленной реакции слушателя или читателя. На помощь пришла вера, а именно естественное состояние души в стадии умиротворения. Собственно, с этой динамичной тишины и началась моя литература, точнее, поэзия. Милостью Божией я смог писать независимо от какого-либо мнения, а потому мнение не влияло на мое желание работать. Писал же я просто потому, что писалось. А делал это так самозабвенно, словно бы меня читали взахлёб, цитировали на каждом углу и заваливали цветами на очередном выступлении. И это при том, что долгое время о моих стихах знало считанное пальцами на одной руке число людей. В конечном счёте именно это и дало мне дозреть, а не выродится в угоду желаниям почитателей или требованиям конъюнктуры. Бог снова меня миловал и дал возможность двигаться дальше, писать много и сразу, ориентируясь на содержимое собственных переживаний. Долгое время я действительно пребывал на своеобразном распутье между тем, как принято, и тем, как хотелось бы, при этом "как принято" было достижимо во сто раз легче, нежели второе. Писать так, как хотелось, означало упростить смыслы и жить с ними, не думая ни о какой значимости. Бог и на этот раз помиловал меня, дав состояние удовлетворенности от всего, что выходило из-под моего пера, и при этом лишив меня наслаждения от собственной значимости в чьих-либо глазах. Вот тогда у меня впервые и появилось ощущение присутствия некоей ведомости, ощущение, что я пишу не просто так, а делаю то, что мне делать позволено. Таким образом я стал солдатом на поэтическом фронте, и моим основным оружием стало умение не стрелять, а точно и кратко излагать собственные мысли.
Терентий Травник. Из книги "ПРО1ОО".
Терентий Травник. Из книги "ПРО1ОО".