Логунова: Здравствуйте, Терентий. Рада встрече с вами, радуюсь и вашим успехам! И знаете, это символично, что награда всероссийского масштаба за поэтическое творчество пришла, когда вы стали редко писать стихи…
Терентий: У меня часто такое бывает. Кто-то вспомнит о моих делах, когда я уже где-то далеко и не в теме. А вообще-то я сторонюсь наград, но если они есть, то принимаю. Видимо, пришло этому время и теперь. Признаться, но в культурной среде я слыву человеком отстраненным и независимым от текущих радостей. Может, это и верно, поскольку я не хожу ни на какие шумные праздники, не участвую в жизни бомонда, но это принимают. Правда, при этом мое мнение ценят. И я благодарен, но очень сдержан на слово, особенно среди студентов и старшеклассников, а они нередко хотят знать, что по тому или иному поводу скажет Травник.
Логунова: Причастность к вашему творчеству - для меня важна. В том числе и потому, что не позволяет заглохнуть творческой жилке. Однажды мне пришло в голову сравнение: редактор - своего рода серый кардинал.
Терентий: Вот пусть все и продолжается, друг мой. Стихи могу писать с удовольствием и много, но сегодня работаю в статейном жанре, он востребован, потому что это нагляднее и проще для диалога автора с читателем. Ряд российских СМИ предлагают мне в этом поучаствовать: есть интервью, есть радиобеседы, встречи... Нужно слово: я это понимаю и делаю. Это мое, но я себя не назначал, так сложилось. Ваше участие, Лена, для меня крайне важно. Я полагаюсь на вашу компетентность и очень ценю ваш труд. Моя крайняя загруженность не позволяет мне отшлифовывать материал, а потому многое перекладываю на вас. Все время работа. Сон не более 1,5 - 3 часов в сутки, вечером обед-ужин — строго в семь часов. Все остальное время без еды - только вода и все. Это мой режим, и не один год…
Логунова: Работая с вашими текстами, я совершенствовалась, и это — продолжается. В последнее время уже редактирую словно на автомате, потому что научилась чувствовать ваш стиль и образ мышления. Слава Богу, пока осиливаю работу с тем, что вы присылаете. Надеюсь, зрение меня не подведет.
Терентий: Нас не подведет… А знаете, я как-то постепенно перешел из поэта в прозаика и даже в философа. По крайней мере на брифингах меня нередко представляют и как философа. Может, это слишком, но для меня поэзия стала узковата, точнее, мне ее одной мало. Я и в музыке был всегда полиморфен. От этого и в литературе пользуюсь всеми средствами, которыми владею, начиная от прозы и поэзии и заканчивая афоризмом и притчей, а еще —живой речью, причем исключительно импровизированной. Я не пишу конспектов, планов, схем, а легко провожу двухчасовую встречу, а иногда и не одну за день.
Вы, Лена, делаете мои статьи стройнее и полнозвучнее. Никто так, как вы, меня не чувствует в мастерской словообработки. А учитывая то, какими объемами я работаю, вы - титан и мастер. На подходе 106-я книга, а у меня масса тем и мыслей. Пишу легко, благо многим из читателей близки мои взгляды и то, как я их преподношу. В общем, корифей, простите за нескромность. Господь поставил меня у этого верстака и попросил от него не отходить, возможно, до тех пор, пока Он не подойдет.
Логунова: Я тоже, когда работала в школе, в конспектах не нуждалась. Просто иногда писала несколько ключевых фраз - и все. А ваши творческие направления, видимо, диктует сама жизнь…
Терентий: Безусловно. При этом очень выручает моя образованность. И дело не в количестве вузов или курсов, хотя их более, чем достаточно, но я всегда стремился и умел работать с книгой, с лекционным материалом. И теперь остаюсь крайне любознательным во многих областях жизни и имею, как говорят коллеги, слоновью память, ну и легко владею языком, то есть не тушуюсь.
Логунова: Мне всегда нравилось доводить тексты до совершенства, в том числе и свои. И нравится красивая проза. А еще, благодаря вам, я многое познала. Потому теперь и редактирую свободно, а не как в начале нашей работы - с постоянной неуверенностью, порождающей вопросы. Тогда я не все понимала, о чём вы пишете.
Терентий: Да, я помню, это начиналось более десяти лет назад. Мы вместе оттачивали литературную взаимность. Мне это нравилось, я всегда внимателен к делу. И еще, видимо, в моем характере — исследовать всё, за что бы я ни брался, до возможного конца и посильной мне глубины. Я испытатель. Один из тех, кто готов идти, да и шел на сложные эксперименты и поиски, при этом делал подопытным себя. Первыми моими инструментами были глаза, уши, нос, язык и руки, именно ими я все и исследовал. Как ребенок, всё тянул в рот, травился, искал противоядие, потом стал изучать соответствующие моим стремлениям книги, и уже не так часто попадал впросак, как раньше, когда пил из луж и пробовал на вкус всех насекомых. Мой идеал - человек эпохи Возрождения. И это — мое время! Сейчас не мое, но это пока.
Логунова: Выходит, вы знаете жизнь по всем направлениям... Непросто, наверное, было вашей маме вас растить: когда сын постоянно рискует — это очень тревожно для матери. А вы не пробовали написать книгу о своем детстве? Чем-то ваше детство напомнило мне сына. Тоже очень деятельный и самостоятельный был ребенок. И я не могла понять, гуманитарий он или математик.
Терентий: Книгу – нет, но есть тема – Тимкины рассказы – это про мое детство, пока пишется в уме… А моя мама, Людмила Георгиевна, ничего особо и не знала. Я был очень послушным ребенком, крайне тихим и все творил так, чтобы никого не пугать и не волновать. Всю жизнь в школе моя оценка за поведение была "прим.", и мне ничего не стоило её заполучить. При этом я был очень пытливым, настойчивым, усидчивым и терпеливым мальчиком. Никогда ничего не просил, но вел себя так, что мне сразу давали или покупали то, что нужно. Когда я папе продемонстрировал свой фото-театр, сотворенный из стекол битых бутылок, то его это настолько поразило, что он мне доверил свой фотоаппарат, и во втором классе я уже снимал мир на фото и даже проявлял фотографии сам. Потом было кино, далее — археология, биология, история. Чуть позже —химия: получение золота из свинца, и астрономия - первый телескоп, ну а там и сплав на плоту по Москве-реке почти в центре города. Далее снова химия, когда я пытался получить порох в домашних условиях из серы и селитры, затем аквариумистика, разведение птиц и цветов – это все с 4 - 5 класса.
Позже, в начале двухтысячных, Валерий Николаевич Сагатовский, российский философ, заслуженный деятель науки, создатель целостной философской концепции развивающейся гармонии - антропокосмизма, сказал, что мое искусство не в том, чтобы писать картины или музыку, а в том, чтобы учить людей говорить на их языке, но для этого, сказал он, вы, Терентий, должны стать либо писателем, либо поэтом. И вскоре вышла моя первая книга «О чем поведала печаль», хотя написана она была в 1993 году. Удивительно, но издал ее тогда СПР, хотя я толком и не знал, что стою в их здании и жду верстку… И вообще, что это такое – писатель? Я не любил литературу в школе и уроки русского языка - тоже. Они меня утомляли объемами. Я любил только математику – за ее скорость и сверхвозможности.
Логунова: Вас, похоже, кто-то всегда вел. Наверное, то один, то другой из небесных инженеров, которые время от времени друг с другом советовались?
Терентий: Возможно, что и так… Теперь о русском… Уроки русского языка я полюбил в 5-м классе благодаря Инессе Львовне, статной еврейке с пучком, похожей на фрекен Бок. Я боялся ходить к доске, а она меня постоянно вызывала, не знаю почему, и улыбаясь, отправляла на место, без оценок. Однажды я не выдержал и заявил ей, что переделаю алфавит в таблицу умножения. Неожиданно она сказала: переделай, у тебя получится! Конечно, я не смог, но для достижения цели выучил почти все правила, чтобы понять их закономерность. И когда однажды на уроке она снова меня вызвала к доске, то я написал всё без ошибок. «Алексеев! Как это тебе удалось! —воскликнула она. А я ответил, что просто вычислил правила методом прикладной математики и был поражен красоте формул в русском языке. С тех пор я подружился с языком, но переехав, на новую квартиру, столкнулся с плохой учительницей, которая опять ставила мне двойки, и я вновь ушел из языка в математику и стал чемпионом олимпиады по алгебре и геометрии в 9-м и 10-м классах. Если бы мне кто-то тогда сказал, что я буду через три десятка лет писать стихи, я бы никогда не поверил. Это было худшее, что мне могли бы пожелать. Нет, я не презирал поэзию, но для меня её просто не было. Когда в библиотеке, взяв книгу с полки, я открывал её и видел строфы, то тут же ставил на место. Для меня это были не книги, а непонятно что!
Логунова: А я вот в математике и физике не разбиралась, а правила правописания не считала нужным знать назубок — пользовалась врожденной грамотностью. А в институте знание школьных правил правописания никто не проверял. Начала учить их, когда стала работать в школе . И у меня довольно часто получалось сократить правила до минимума или просто превратить в понятную детям схему. А на филологический факультет меня отправило то, что я очень любила читать.
Терентий: И все-таки мне повезло! Родись бы я в наше время, то был бы лентяем. А тогда надо было работать, и я работал. Но не потому, что нужны были деньги, а потому, что не работать было нельзя. Это и сделало из меня крайне целеустремленного и волевого человека, прекрасно знающего не только то, чего что он хочет достичь, но и то, как это можно сделать. Все, кто меня знает, подтвердят, что всё, за что я берусь, всегда довожу до конца или до разумного предела, чтобы позже довести до конца. Может потому, что я вырос в семье военных, то каким-то образом научился дисциплине, причем меня никто и никогда не воспитывал. На меня ни разу никто не повысил голос, и не было такого, чтобы отругали или поставили в угол. Дедушка как -то раз раз по пьяни ремнем пригрозил мне в 4-е года, и все. В поликлинике врачи меня негласно называли Лениным, видимо, за большой лоб, как мама говорила. Признаться, я не знаю, откуда у меня такая качественная структуризация. Хотя в свое время Павел Глоба сказал, что у меня очень хорошо аспектирован Сатурн с Солнцем и Белой Луной. Может, оно и так. Но мне это не важно, а если так, то значит надо не валять дурака, а пользоваться случаем, чем я и занимаюсь. Музыка, живопись и математика, а позже религия и литература дали мне возможность максимально полно выражать свое глубинное, свой внутренний мир. В этом, пожалуй, я счастливчик. Я не говорю на разных языках, а говорю на разных сверхязыках всеми органами чувств, а это очень мощное орудие труда, и не сеять с ним было бы преступлением пред Богом и людьми.
Врожденная грамотность была у моего папы. Это очень хорошая штука. А меня её отсутствие сделало мыслителем. Поиск компромиссов и ходов на уровне выживания в школе развивал меня каждый день, и это теперь я понимаю и принимаю с благодарностью. Загнанный в угол школьных правил, я должен был не просто выжить, но выжить через нечто свое, чтобы найти опору. И я искал! Результатом стал тот, кого теперь знают, как Терентий Травник.
Логунова: И все-таки брежневская эпоха отличалась стабильностью и относительным достатком, хорошей медициной, добротным образованием, обогащенным внешкольными занятиями в многочисленных кружках, при этом бесплатных, и отсутствием безработицы. Да , было давление со стороны идеологии. Но вы нередко говорили о том, что эти непростые условия способствовали развитию одаренных личностей. В число которых входите и вы, Терентий.
Терентий: Иногда мне жалко, что люди после 60-ти умирают. После семидесяти - нет, а вот после 60-ти жалко. Это время интеллектуального фундаментализма, когда мозг не просто красив, а прекрасен и если бы можно омолодить тело, но не всякой ерундой, а серьезно, оставив при этом уровень интеллекта, то мир бы обогатился очень серьезными специалистами. А пока мир — это шутка, в которой есть гении, двигающие эту шутку в сторону, скажем, развития, но в целом все лучшее там и с теми, кому уже за 60. Было бы прекрасно, если бы такая возможность была, но не всем, а тем, кого эволюция сама отметит. Я не знаю как, это ей виднее, но все мы очень нуждаемся в гиперумах, и именно гуманитарных, способных интегрировать высшие звенья в единое с молодыми гипотезами. Миру нужен синтез отцов и детей, и то, как его достичь - это и есть сверхзадача. О Боге здесь не говорю. Хочется остаться пока свободным хотя бы концептуально.
Логунова: Уникальный вы человек. Терентий.
Терентий: Спасибо. И вы, Лена, во многом этому помогаете. Я всегда был за расширенное сознание. И если не получается самостоятельно, то надо вершить дела вдвоем, втроем, впятером — это же очевидно. Этой беседы никогда бы не было, если б не ваша душа, ум, интерес и любовь к высшей истине. Спасибо, друг мой!
Логунова: Мне порой не хочется умирать потому, что благодаря вам я стала, не буду скромничать, хорошим редактором, и этот бесценный опыт со мною вместе умрет.
Терентий: Вот и не умирайте. Договоритесь с Богом. Если от чистого сердца, Он поймет. Не шучу!
Логунова: Благодарю за добрые слова!
Терентий: Мои родители радовались, когда я покидал песочницу, подходил к ним и что-нибудь просил. Всегда шли навстречу — а ведь это одно и тоже!
Логунова: А вы очень правильно делали, когда, взрослея, оберегали свою маму от переживаний, если вас увлекали рискованные эксперименты.
Терентий: Чудесный разговор, Лена. Что ж, открываем рубрику: разговор с литературным редактором! Все поправлю и вышлю вам. Вот так и пишутся настоящие книги - запросто!
Логунова: Неожиданно... Но я в восторге.
Терентий Травник. Из книги «Месяц с хвостиком».
Терентий: У меня часто такое бывает. Кто-то вспомнит о моих делах, когда я уже где-то далеко и не в теме. А вообще-то я сторонюсь наград, но если они есть, то принимаю. Видимо, пришло этому время и теперь. Признаться, но в культурной среде я слыву человеком отстраненным и независимым от текущих радостей. Может, это и верно, поскольку я не хожу ни на какие шумные праздники, не участвую в жизни бомонда, но это принимают. Правда, при этом мое мнение ценят. И я благодарен, но очень сдержан на слово, особенно среди студентов и старшеклассников, а они нередко хотят знать, что по тому или иному поводу скажет Травник.
Логунова: Причастность к вашему творчеству - для меня важна. В том числе и потому, что не позволяет заглохнуть творческой жилке. Однажды мне пришло в голову сравнение: редактор - своего рода серый кардинал.
Терентий: Вот пусть все и продолжается, друг мой. Стихи могу писать с удовольствием и много, но сегодня работаю в статейном жанре, он востребован, потому что это нагляднее и проще для диалога автора с читателем. Ряд российских СМИ предлагают мне в этом поучаствовать: есть интервью, есть радиобеседы, встречи... Нужно слово: я это понимаю и делаю. Это мое, но я себя не назначал, так сложилось. Ваше участие, Лена, для меня крайне важно. Я полагаюсь на вашу компетентность и очень ценю ваш труд. Моя крайняя загруженность не позволяет мне отшлифовывать материал, а потому многое перекладываю на вас. Все время работа. Сон не более 1,5 - 3 часов в сутки, вечером обед-ужин — строго в семь часов. Все остальное время без еды - только вода и все. Это мой режим, и не один год…
Логунова: Работая с вашими текстами, я совершенствовалась, и это — продолжается. В последнее время уже редактирую словно на автомате, потому что научилась чувствовать ваш стиль и образ мышления. Слава Богу, пока осиливаю работу с тем, что вы присылаете. Надеюсь, зрение меня не подведет.
Терентий: Нас не подведет… А знаете, я как-то постепенно перешел из поэта в прозаика и даже в философа. По крайней мере на брифингах меня нередко представляют и как философа. Может, это слишком, но для меня поэзия стала узковата, точнее, мне ее одной мало. Я и в музыке был всегда полиморфен. От этого и в литературе пользуюсь всеми средствами, которыми владею, начиная от прозы и поэзии и заканчивая афоризмом и притчей, а еще —живой речью, причем исключительно импровизированной. Я не пишу конспектов, планов, схем, а легко провожу двухчасовую встречу, а иногда и не одну за день.
Вы, Лена, делаете мои статьи стройнее и полнозвучнее. Никто так, как вы, меня не чувствует в мастерской словообработки. А учитывая то, какими объемами я работаю, вы - титан и мастер. На подходе 106-я книга, а у меня масса тем и мыслей. Пишу легко, благо многим из читателей близки мои взгляды и то, как я их преподношу. В общем, корифей, простите за нескромность. Господь поставил меня у этого верстака и попросил от него не отходить, возможно, до тех пор, пока Он не подойдет.
Логунова: Я тоже, когда работала в школе, в конспектах не нуждалась. Просто иногда писала несколько ключевых фраз - и все. А ваши творческие направления, видимо, диктует сама жизнь…
Терентий: Безусловно. При этом очень выручает моя образованность. И дело не в количестве вузов или курсов, хотя их более, чем достаточно, но я всегда стремился и умел работать с книгой, с лекционным материалом. И теперь остаюсь крайне любознательным во многих областях жизни и имею, как говорят коллеги, слоновью память, ну и легко владею языком, то есть не тушуюсь.
Логунова: Мне всегда нравилось доводить тексты до совершенства, в том числе и свои. И нравится красивая проза. А еще, благодаря вам, я многое познала. Потому теперь и редактирую свободно, а не как в начале нашей работы - с постоянной неуверенностью, порождающей вопросы. Тогда я не все понимала, о чём вы пишете.
Терентий: Да, я помню, это начиналось более десяти лет назад. Мы вместе оттачивали литературную взаимность. Мне это нравилось, я всегда внимателен к делу. И еще, видимо, в моем характере — исследовать всё, за что бы я ни брался, до возможного конца и посильной мне глубины. Я испытатель. Один из тех, кто готов идти, да и шел на сложные эксперименты и поиски, при этом делал подопытным себя. Первыми моими инструментами были глаза, уши, нос, язык и руки, именно ими я все и исследовал. Как ребенок, всё тянул в рот, травился, искал противоядие, потом стал изучать соответствующие моим стремлениям книги, и уже не так часто попадал впросак, как раньше, когда пил из луж и пробовал на вкус всех насекомых. Мой идеал - человек эпохи Возрождения. И это — мое время! Сейчас не мое, но это пока.
Логунова: Выходит, вы знаете жизнь по всем направлениям... Непросто, наверное, было вашей маме вас растить: когда сын постоянно рискует — это очень тревожно для матери. А вы не пробовали написать книгу о своем детстве? Чем-то ваше детство напомнило мне сына. Тоже очень деятельный и самостоятельный был ребенок. И я не могла понять, гуманитарий он или математик.
Терентий: Книгу – нет, но есть тема – Тимкины рассказы – это про мое детство, пока пишется в уме… А моя мама, Людмила Георгиевна, ничего особо и не знала. Я был очень послушным ребенком, крайне тихим и все творил так, чтобы никого не пугать и не волновать. Всю жизнь в школе моя оценка за поведение была "прим.", и мне ничего не стоило её заполучить. При этом я был очень пытливым, настойчивым, усидчивым и терпеливым мальчиком. Никогда ничего не просил, но вел себя так, что мне сразу давали или покупали то, что нужно. Когда я папе продемонстрировал свой фото-театр, сотворенный из стекол битых бутылок, то его это настолько поразило, что он мне доверил свой фотоаппарат, и во втором классе я уже снимал мир на фото и даже проявлял фотографии сам. Потом было кино, далее — археология, биология, история. Чуть позже —химия: получение золота из свинца, и астрономия - первый телескоп, ну а там и сплав на плоту по Москве-реке почти в центре города. Далее снова химия, когда я пытался получить порох в домашних условиях из серы и селитры, затем аквариумистика, разведение птиц и цветов – это все с 4 - 5 класса.
Позже, в начале двухтысячных, Валерий Николаевич Сагатовский, российский философ, заслуженный деятель науки, создатель целостной философской концепции развивающейся гармонии - антропокосмизма, сказал, что мое искусство не в том, чтобы писать картины или музыку, а в том, чтобы учить людей говорить на их языке, но для этого, сказал он, вы, Терентий, должны стать либо писателем, либо поэтом. И вскоре вышла моя первая книга «О чем поведала печаль», хотя написана она была в 1993 году. Удивительно, но издал ее тогда СПР, хотя я толком и не знал, что стою в их здании и жду верстку… И вообще, что это такое – писатель? Я не любил литературу в школе и уроки русского языка - тоже. Они меня утомляли объемами. Я любил только математику – за ее скорость и сверхвозможности.
Логунова: Вас, похоже, кто-то всегда вел. Наверное, то один, то другой из небесных инженеров, которые время от времени друг с другом советовались?
Терентий: Возможно, что и так… Теперь о русском… Уроки русского языка я полюбил в 5-м классе благодаря Инессе Львовне, статной еврейке с пучком, похожей на фрекен Бок. Я боялся ходить к доске, а она меня постоянно вызывала, не знаю почему, и улыбаясь, отправляла на место, без оценок. Однажды я не выдержал и заявил ей, что переделаю алфавит в таблицу умножения. Неожиданно она сказала: переделай, у тебя получится! Конечно, я не смог, но для достижения цели выучил почти все правила, чтобы понять их закономерность. И когда однажды на уроке она снова меня вызвала к доске, то я написал всё без ошибок. «Алексеев! Как это тебе удалось! —воскликнула она. А я ответил, что просто вычислил правила методом прикладной математики и был поражен красоте формул в русском языке. С тех пор я подружился с языком, но переехав, на новую квартиру, столкнулся с плохой учительницей, которая опять ставила мне двойки, и я вновь ушел из языка в математику и стал чемпионом олимпиады по алгебре и геометрии в 9-м и 10-м классах. Если бы мне кто-то тогда сказал, что я буду через три десятка лет писать стихи, я бы никогда не поверил. Это было худшее, что мне могли бы пожелать. Нет, я не презирал поэзию, но для меня её просто не было. Когда в библиотеке, взяв книгу с полки, я открывал её и видел строфы, то тут же ставил на место. Для меня это были не книги, а непонятно что!
Логунова: А я вот в математике и физике не разбиралась, а правила правописания не считала нужным знать назубок — пользовалась врожденной грамотностью. А в институте знание школьных правил правописания никто не проверял. Начала учить их, когда стала работать в школе . И у меня довольно часто получалось сократить правила до минимума или просто превратить в понятную детям схему. А на филологический факультет меня отправило то, что я очень любила читать.
Терентий: И все-таки мне повезло! Родись бы я в наше время, то был бы лентяем. А тогда надо было работать, и я работал. Но не потому, что нужны были деньги, а потому, что не работать было нельзя. Это и сделало из меня крайне целеустремленного и волевого человека, прекрасно знающего не только то, чего что он хочет достичь, но и то, как это можно сделать. Все, кто меня знает, подтвердят, что всё, за что я берусь, всегда довожу до конца или до разумного предела, чтобы позже довести до конца. Может потому, что я вырос в семье военных, то каким-то образом научился дисциплине, причем меня никто и никогда не воспитывал. На меня ни разу никто не повысил голос, и не было такого, чтобы отругали или поставили в угол. Дедушка как -то раз раз по пьяни ремнем пригрозил мне в 4-е года, и все. В поликлинике врачи меня негласно называли Лениным, видимо, за большой лоб, как мама говорила. Признаться, я не знаю, откуда у меня такая качественная структуризация. Хотя в свое время Павел Глоба сказал, что у меня очень хорошо аспектирован Сатурн с Солнцем и Белой Луной. Может, оно и так. Но мне это не важно, а если так, то значит надо не валять дурака, а пользоваться случаем, чем я и занимаюсь. Музыка, живопись и математика, а позже религия и литература дали мне возможность максимально полно выражать свое глубинное, свой внутренний мир. В этом, пожалуй, я счастливчик. Я не говорю на разных языках, а говорю на разных сверхязыках всеми органами чувств, а это очень мощное орудие труда, и не сеять с ним было бы преступлением пред Богом и людьми.
Врожденная грамотность была у моего папы. Это очень хорошая штука. А меня её отсутствие сделало мыслителем. Поиск компромиссов и ходов на уровне выживания в школе развивал меня каждый день, и это теперь я понимаю и принимаю с благодарностью. Загнанный в угол школьных правил, я должен был не просто выжить, но выжить через нечто свое, чтобы найти опору. И я искал! Результатом стал тот, кого теперь знают, как Терентий Травник.
Логунова: И все-таки брежневская эпоха отличалась стабильностью и относительным достатком, хорошей медициной, добротным образованием, обогащенным внешкольными занятиями в многочисленных кружках, при этом бесплатных, и отсутствием безработицы. Да , было давление со стороны идеологии. Но вы нередко говорили о том, что эти непростые условия способствовали развитию одаренных личностей. В число которых входите и вы, Терентий.
Терентий: Иногда мне жалко, что люди после 60-ти умирают. После семидесяти - нет, а вот после 60-ти жалко. Это время интеллектуального фундаментализма, когда мозг не просто красив, а прекрасен и если бы можно омолодить тело, но не всякой ерундой, а серьезно, оставив при этом уровень интеллекта, то мир бы обогатился очень серьезными специалистами. А пока мир — это шутка, в которой есть гении, двигающие эту шутку в сторону, скажем, развития, но в целом все лучшее там и с теми, кому уже за 60. Было бы прекрасно, если бы такая возможность была, но не всем, а тем, кого эволюция сама отметит. Я не знаю как, это ей виднее, но все мы очень нуждаемся в гиперумах, и именно гуманитарных, способных интегрировать высшие звенья в единое с молодыми гипотезами. Миру нужен синтез отцов и детей, и то, как его достичь - это и есть сверхзадача. О Боге здесь не говорю. Хочется остаться пока свободным хотя бы концептуально.
Логунова: Уникальный вы человек. Терентий.
Терентий: Спасибо. И вы, Лена, во многом этому помогаете. Я всегда был за расширенное сознание. И если не получается самостоятельно, то надо вершить дела вдвоем, втроем, впятером — это же очевидно. Этой беседы никогда бы не было, если б не ваша душа, ум, интерес и любовь к высшей истине. Спасибо, друг мой!
Логунова: Мне порой не хочется умирать потому, что благодаря вам я стала, не буду скромничать, хорошим редактором, и этот бесценный опыт со мною вместе умрет.
Терентий: Вот и не умирайте. Договоритесь с Богом. Если от чистого сердца, Он поймет. Не шучу!
Логунова: Благодарю за добрые слова!
Терентий: Мои родители радовались, когда я покидал песочницу, подходил к ним и что-нибудь просил. Всегда шли навстречу — а ведь это одно и тоже!
Логунова: А вы очень правильно делали, когда, взрослея, оберегали свою маму от переживаний, если вас увлекали рискованные эксперименты.
Терентий: Чудесный разговор, Лена. Что ж, открываем рубрику: разговор с литературным редактором! Все поправлю и вышлю вам. Вот так и пишутся настоящие книги - запросто!
Логунова: Неожиданно... Но я в восторге.
Терентий Травник. Из книги «Месяц с хвостиком».