Если здоровой голове больное тело хоть как-то, но сгодится, то больной голове тело вообще ни к чему, каким бы здоровым оно ни было. Недавно навещал своего товарища Андрея М. в Кащенко. На редкость хорошо сложенный, спортивный, высокий, почти ангельски красивый мужик, напрочь разрушенный биполярным расстройством и доведенный усиленной медикаментозной терапией до астенодепрессивного состояния - за несколько лет болезни потерял и работу, и семью, и почти все социальные контакты и связи, и это в тридцать с небольшим.
Привез ему апельсинов, конфет и творога… Вышли из палаты: сидели и в основном молчали. Краем глаза я наблюдал за праздношатающимися по коридору обитателями этого безрадостного заведения. Кажущийся покой нарушил не иначе, как громогласный вопль санитарки, зовущей на обед. От неожиданности одна часть больных засуетилась, явно не понимая того, чего от них хотят, другая, как ни в чем не бывало, продолжала вяло ходить вдоль коридора. Два крепко сложенных то ли медбрата, то ли волонтера стали загонять гуляющих в бездверные палаты. И вскоре каждый объект был сдан и, что называется, принят. Стало действительно очень тихо. Санитар подошел ко мне, попросил покинуть отделение, и я безропотно подчинился.
Оказавшись на свободе, а иначе и не скажешь, я вдруг подумал о том, насколько бесценна и хрупка наша жизнь с её в общем-то немудреными запросами, если жить по совести и чести, жить по-Божески, и насколько она становится надсадной, надрывной, неоправданно тяжелой, если человек их нарушает. И речь здесь вовсе не о клинике, с которой как раз-то все более или менее понятно, речь о человеке, о его выборе, о его праве, судьбе и, в конечном итоге, его счастье.
Уже на остановке, дожидаясь автобуса, я обратил внимание на двух подростков, которые спорили о чем-то своем.
- Ну ты и псих! – единственное, что я смог расслышать.
Подошел автобус и забрал меня с собой, увозя все дальше от ненормальной тишины, апельсинов, конфет, здоровенных санитаров и бесконечно несчастных и потерянных людей - от такой близкой и одновременно далёкой безнадёги.
Интересно, чем сейчас занимается Андрей? – подумалось мне и как-то само собой ответилось: чистит апельсин…
Терентий Травник. Из книги "Временное и постоянное".
Привез ему апельсинов, конфет и творога… Вышли из палаты: сидели и в основном молчали. Краем глаза я наблюдал за праздношатающимися по коридору обитателями этого безрадостного заведения. Кажущийся покой нарушил не иначе, как громогласный вопль санитарки, зовущей на обед. От неожиданности одна часть больных засуетилась, явно не понимая того, чего от них хотят, другая, как ни в чем не бывало, продолжала вяло ходить вдоль коридора. Два крепко сложенных то ли медбрата, то ли волонтера стали загонять гуляющих в бездверные палаты. И вскоре каждый объект был сдан и, что называется, принят. Стало действительно очень тихо. Санитар подошел ко мне, попросил покинуть отделение, и я безропотно подчинился.
Оказавшись на свободе, а иначе и не скажешь, я вдруг подумал о том, насколько бесценна и хрупка наша жизнь с её в общем-то немудреными запросами, если жить по совести и чести, жить по-Божески, и насколько она становится надсадной, надрывной, неоправданно тяжелой, если человек их нарушает. И речь здесь вовсе не о клинике, с которой как раз-то все более или менее понятно, речь о человеке, о его выборе, о его праве, судьбе и, в конечном итоге, его счастье.
Уже на остановке, дожидаясь автобуса, я обратил внимание на двух подростков, которые спорили о чем-то своем.
- Ну ты и псих! – единственное, что я смог расслышать.
Подошел автобус и забрал меня с собой, увозя все дальше от ненормальной тишины, апельсинов, конфет, здоровенных санитаров и бесконечно несчастных и потерянных людей - от такой близкой и одновременно далёкой безнадёги.
Интересно, чем сейчас занимается Андрей? – подумалось мне и как-то само собой ответилось: чистит апельсин…
Терентий Травник. Из книги "Временное и постоянное".